Случайные заметки Андрея Ланькова

Этнолингвистическая история всегда вызывала у меня большой интерес, и я, конечно, воспользовался своим общением с А.В. Вовином, одним из ведущих мировых авторитетов по этой тематике, для того, чтобы уяснить нынешние представления о ранней этнической истории Северо-Восточной Азии. 

Как я уже говорил, А.В. Вовин весьма скептически относится к гипотезе о генетических связях японского и корейского языках. По его мнению, японцы являются, в основном, выходцами откуда-то с юга, причём их язык — скорее всего, изолят, не имеющий современных родственников. По-видимому, в I тысячелетии н.э. японцы, будучи выходцами из нижнего течения Яньцзы, начали двигаться на север и через Корейский полуостров переселились в Японию, где к тому времени жили айны (также изолят, причём очень древний) и какие-то южные племена, известные нам как «кумасо» (熊襲 - предположительно, но не точно, австронезийцы). Протояпонцы принесли в Японию культуру риса и начали активно возделывать его на плодородных равнинах Ямато, то есть в том районе, где сейчас находится Киото и Осака. За этим последовала одна или несколько волн корейского переселения, причём в большинстве случаев речь шла о небольших отрядах этаких корейских викингов, странствующих бандоформированиях, которые начинали крышевать местное население.

Речь, конечно, зашла и о когурёсском вопросе. Как широко известно в узких кругах, все дошедшие до нас когурёсские глоссы (то есть когурёсские слова и фразы, транскрипция которых сохранилась в текстах I тыс.н.э.) явственно и недвусмысленно указывают на родство когурёского языка с древнеяпонским, причём родство очень близкое (при полном отсуствии родства с древнекорейским). Фактически можно сказать, что когурёсский являлся просто диалектом древнеяпонского, и не случайно, что единственное монографическое исследование вопроса названо: Koguryo: the language of Japan's continental relatives, то есть "Когурёсский: язык континентальных родичей японцев" (написал его Beckwith). В общем, логика в этом есть. Всем ясно, что исторически прото-японцы пришли откуда-то с материка, и понятно, что на острова они не на вертолётах добирались, так что наличие каких-то лингвистических следов раннего японского присутствия на Корейском полуострове вполне предсказуемо.

 

Северокорейское Минобразование спустило по школам циркуляр на предмет борьбы за чистоту языка. Как и полагается, под таковой борьбой они имеют в виду  искоренение заимствований. Вообще-то в мире главным источником проблем для борцов за "чистоту  родной речи" является английский (отражение гегемонии США), но в КНДР борьба идёт с китайскими заимствованиями и южнокорейскими речевыми формами.

Ещё в конце пятидесятых годов в КНДР прошла такая кампания, в ходе которой язык "чистили" от японских и китайских заимствований, а с 1960 г. - и от русских. С японскими, в целом, справились, с русскими - тоже (их, в общем, было немного), а вот с китайскими дело обстоит сложнее. Дело в том, что в доля китайских заимствований в корейском, как и во всех языках Восточной Азии (японском, вьетнамском), просто зашкаливает. В корейском газетном тексте примерно процентов 75 составляют слова китайского происхождения. Понятно, что заменить их все никак невозможно, но была предпринята попытка внедрять слова с корейскими корнями выборочно (и, кажется, произвольно). Например, китайско-иероглифическое слово сетхаксо 세탁소 (洗濯所) в КНДР заменили на ппаллэчип 빨래집 - из прачечной сделали нечто вроде "стиральной" (впрочем, аналогия не совсем точная, так как в русском "прачечная" - вполне славянское по происхождению слово). Короче, что-то вроде попыток Шишкова называть галоши "мокроступами", а анатомию - "трупоразъятием". Правда, помнится, что где-то в середине восьмидесятых я читал в Спецбюллетене ИВАНа статью, автор которой (не помню уже, кто именно) подсчитал частоту употребления ханмунной (т.е. китайской) лексики в северокорейских газетных текстах и обнаружил, что шумная кампания привела лишь к незначительным изменениям в частотности. Кстати, показательно, что такая безобидно-лингвистическая статья появилась в Спецбюллетене: о КНДР тогда нельзя было сказать ничего негативного, так что всё мало-мальски серьёзное приходилось грифовать.

Так вот, сейчас беспокойство у северокорейских патриотических лингвистов вызывает появление китайских заимстовований и южнокорейских форм. При этом китайские слова заимствуются по новой модели, не через чтение иероглифов, а прямой фонетической транскрипцией. Например, сотовый телефон в СК официально именуется сончонхва 손전화 (букв. "ручной телефон", корейско-китайский гибрид). Однако на сленге это устройство часто называют ссоучжи 써우지, что является транскрипцией китайского shouji (手機). В былые времена корейцы бы просто прочли эту пару иероглифов в корейском произношении, как "суги" 수기, но сейчас, когда иероглифы из массовой культуры вытеснены (усилиями тех же патриотических лингвистов), народ просто транскрибирует северокитайское произношение. По той же модели холодильник на жаргоне называют ппинъсянъ 삥샹, от китайского bingxiang 冰箱

Распространяются китайские словечки в основном среди молодёжи, примерно так же, как распространялись американские словечки в СССР шестидесятых-семидесятых. Китай притягателен, играет для КНДР роль "богатой заграницы"

Другой аспект - продолжающееся распространение (под влиянием видео) южнокорейских речевых форм, которые от северокорейских порою отличаются весьма сильно. Формы обращения, некоторые лексические обороты и новая терминология. Тот же мобильник всё чаще именуют хюдэпхон 휴대폰 (ЮК форма, гибридная, китайско-английская). Часто так проникают английские и, шире, западные заимствования, но в южной форме - "стресс", "диета" и прочее. Наконец, друг к другу всё чаще обращаются в манере, увиденной в нелегальных ЮК видео.

Говорить "по-южному" или на китайский манер стало круто. Заманчивые, богатые, романтически-недоступные страны... И не думаю, что министерский грозный циркуляр хоть что-то изменит.